Честное слово, не знаю, что с нами со всеми делает эта жизнь. Как она нас выламывает, как корежит. И как в один миг, одним движением, одной картинкой меняет все то, что мы считаем своими драгоценными убеждениями, своей выстраданной точкой зрения.
Так, наверно, и становятся взрослыми. Именно так и начинают стареть.
Вот недавно бежала, неслась привычным галопом по улице — сдавать ненаписанную статью, спасать психующего клиента — и вдруг увидела старичка в калошиках и старушку в старомодной шляпке, которые, бережно поддерживая друг друга, шли в булочную. На корявой московской мостовой старушка споткнулась, старичок подхватил ее под ветхий локоток, прижал к себе и вдруг ловко поцеловал в сухое, как лист, морщинистое запястье. А старушка в ответ ласково клюнула своего кавалера в истертую временем, плешивую макушку, и они оба засмеялись и побрели дальше, тихонько переставляя неловкие слабенькие ноги.
И я, остановившись на полном скаку, забыв про статью и клиента, получив сразу стрех сторон три недовольных тычка от торопливых сограждан, пошла за ними. Как загипнотизированная. Как завороженная. И в булочной смотрела, как старичок со старушкой вдумчиво выбирают'сдобу к чаю. И старичок кокетничает с толстой продавщицей и требует трубочек с кремом, а старушка тихо ворчит — какой тебе крем, горе мое, у тебя же сердце, тебе нельзя - и просит завернуть десяток миндальных пирожных и, ладно уж, пару трубочек с кремом, все равно внуки съедят.
Они ушли уже, давно ушли к себе домой, к своей старой толстой кошке, к креслу-качалке с клетчатым пледом, к привычному аромату валокордина и просроченных специй. А я все стояла столбом у прилавка, и над ухом у меня зудела толстая продавщица, пытаясь со скуки впарить мне ядовитый даже на вид бисквитный торт с кошмарными масляными розочками.
Да, вот так, значит, это и бывает. Живете себе, несетесь, верите - не верите, любите — не любите, пока не обнаружите, как вы, в сущности, кошмарно одиноки. И что не нужно вам ничего - ни новой машины, ни красивой визитки с громким логотипом, ни веера платиновых кредиток в аппетитно похрустывающем бумажнике. И подружка вам не нужна, подлая, в сущности, меркантильная и материальная стерва, но красивая - на люди показать не стыдно. На люди не стыдно, а без людей - к чему она без людей, ледяная кукла, даже не проснулась, когда у вас ночью первый раз в жизни прихватило сердце, как будто стиснутое чужой, неласковой, мускулистой рукой. Не проснулась, хотя вы трясли ее за холеное загорелое плечо, вам не воды нужно было, не валидола, вам нужно было, чтобы кто-то прижал вашу голову к себе, пожалел, побаюкал, чтобы кто-нибудь — кроме мамы — испугался за вас больше, чем за себя. Нет, промычала что-то недовольное, фыркнула, выставив из-под одеяла идеальный зад, а вы до утра пролежали, скорчившись, маленький, испуганный, одинокий, баюкая ладонью ноющее беспокойное сердце.
У вас такого не было, нет? А, знаете, непременно будет. Я как врач говорю вам - любого из нас рано или поздно накрывает второй приход страха смерти. Первый приход мы не замечаем, третьего — ждем. А вот второй приход страха смерти —это по-настоящему страшно. И единственное, что спасет вас от этого прихода
— родной человек рядом. Родная женщина. Жена. С обмякшей грудью, с несексуальным животом и волосами, навеки пропахшими кухней.
Знаете почему? Потому что только настоящая семья дает человеку иллюзию того, что он бессмертен.
Послушайте, парни, я понимаю, вы удивлены. Разочарованы даже. Но этот текст написала я, язвительная женщина. И я не свихнулась. Просто иногда даже мне вдруг хочется поговорить с вами серьезно.
(прислал Al)
